Константин Балакин. Признак оперы
Знаете ли вы, что на факультет музыкальной режиссуры Санкт-Петербургской консерватории им. Римского-Корсакова ежегодно принимается всего 5 человек (при конкурсе 7-10 человек на место)? И далеко не всем из них удается стать дипломированными специалистами в силу высочайшего уровня требований к потенциалу творческой личности. Например, Константин Балакин, главный режиссер Астраханского театра Оперы и Балета, был одним из трех выпускников этого престижного вуза в 1996 году.
Представителей этой штучной профессии можно было бы причислить к «гражданам мира», столь велика потребность музыкальных театров планеты в профессионалах такого класса. Но я бы назвала их «гражданами мира», исходя из потребности человечества в решении глобальных интеллектуальных задач, которые нам диктует стоящий на пороге цивилизационный переход. Ученые подсчитали, что развитие человечества в течение 4 миллиардов лет шло с постоянным ускорением, поэтому, подчиняясь простому логарифмическому закону, если экстраполировать эту кривую в будущее, то уже к середине XXI века (2045 год) - она завернется в вертикаль, что означает: земную цивилизацию ожидает полифуркационная фаза, сопоставимая по масштабу и значению с появлением жизни на Земле. После этого либо начнётся нисходящая ветвь планетарной эволюции (возможно, даже конец человечества), либо (если будет соблюден всегуманитарный баланс) мы получим прорыв в качественно новую фантастическую реальность. Все будет зависеть от интеллекта Гомо сапиенс. Поэтому сегодня речь идет не о тиражировании одинаковых людей, связанных едиными представлениями (разумом толпы) об истинных ценностях. Нам нужно вырастить поколение людей, превосходящее нас по всем критериям, в том числе, духовным. Согласитесь, решение, принимаемое искусственным интеллектом, всегда будет отличаться от поступков человека, просчитывающего все моральные и нравственные аспекты стоящей перед планетой проблемы.
Какова же роль музыки в это рубежное время? Эмоционально она более всех искусств воздействует на человека, а эмоции – это лицо души. Помните, что случилось с главным героем философской сказки «Тим Талер или Проданный смех», потерявшим только одну эмоцию – способность смеяться? А сегодня практически исчезает певческая традиция русского народа. Поэтому, перефразируя строки известной песни, хочется определить тему нашего разговора с главным режиссером Астраханского театра Оперы и Балета Константином Балакиным как: «Верни мне музыку! Без музыки нельзя…»
-Ваш мальчишеский вид никак не вяжется с тем довольно внушительным списком спектаклей, которые вы как режиссер успели поставить на оперных сценах Москвы, Ростова, Волгограда и Астрахани. Если не ошибаюсь, их порядка 30. А как вы сами оцениваете свой сорокалетний рубеж: как начало творческого пути или как время зрелости в профессии?
- Режиссер – это та профессия, которой нельзя научиться, не удается даже использовать предыдущий опыт. «Жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно»… Любую постановку всегда начинаешь с нуля. Конечно, существует присущий режиссуре инструментарий, суммируются организационный опыт общения с артистами, материалы первопроходцев, но главным остается твое индивидуальное видение предмета и умение воплотить этот образ, фантазию в реальность. Когда тебя что-то цепляет, то работа становится интересной, все получается естественно и органично, как ровное дыхание. Однако мне приходится ставить на сцене не только те оперы, без которых я не мыслю своей жизни и которые затрагивают какие-то внутренние струны моей души…
- Оперные спектакли – золотой фонд музыкальной культуры нации. Некоторые из них претерпели тысячекратные постановки во всем мире, поэтому задача режиссера сложна: сохранив суть истины, как ее понимал автор произведения, отстоять собственное «Я» или даже заново раскрыть глубину высказанной посредством музыки и пения мысли, а подчас и найти созвучие сегодняшнему дню, отразить его в современной сценической форме. В каких спектаклях это удалось?
- В этом сезоне я работал над постановками таким образом, чтобы главенствовали артисты, а не режиссерские находки. Все таки, моя профессия – это «боец невидимого фронта». Да, она авторская, но прикладная. Я не склонен демонстрировать эго, и любой ценой привлекать к себе внимание. Причины работы в эпатажном стиле некоторых режиссеров объясняю их желанием привлечь публику, или беспомощностью найти адекватные сильные приемы и средства выражения для постановки. Объясняется это тем, что настоящих знатоков музыки мало. В основном на спектакли ходят люди определенного уклада, подталкиваемые понятиями их круга, а не любовью к классике. Зачастую они не в силах разобраться, хороша постановка или бездарна. Им ближе эпатажные, с вызывающими внешними эффектами сцены. К сожалению, такова тенденция развития оперы и вообще театрального искусства во всем мире - заводить, шокировать, заинтересовывать публику, ожидающую, прежде всего, скандала. Я на конфликт со своим вкусом не пойду никогда.
Что касается премьеры сезона - оперы «Евгений Онегин», то мне хотелось сохранить целостность полотна, его камерность, интимность и простоту. Глупо спорить с ТАКИМ текстом. Словом, «не мысля гордый свет забавить», мы попытались показать трагедию героя своего времени – представителя «Золотой молодежи», названного Белинским «умной ненужностью», на фазовом переходе общества от патриархального уклада к техногенному. Вы, наверное, обратили внимание на наш «занавес» - это ларинский дом. Он – живой персонаж, символ уходящей натуры и искренности, время безжалостно к нему, как и к людям. А вот в заключительной сцене действо развивается на набережной Петербурга, которую венчают огромные порфировые вазы – символы закованного в камень города - они подчеркивают зависимость жизни наших героев от условий и правил света: Онегина уже давно «пообтесала» среда, его бездушность сродни камню, «закована» в долг перед супругом и обществом и Татьяна, теперь коронованная богиня этого холодного города. Но вот выжать слезу из этого «камня», показать человека еще живого и чувствующего среди этой бесчувственной (сделанной умом) красоты – дорогого стоит. Собственно, это есть задача сегодняшнего дня применительно к нашему погрузившемуся в прагматизм обществу.
Работа над спектаклем не заканчивается никогда. Пока он идет, ты все время пытаешься его усовершенствовать.
-Чайковский писал фон Мекк: «Обыкновенно вдруг, самым необыкновенным образом, является зерно будущего произведения»… А как к вам приходит озарение – картина, образ, настроение будущего спектакля? Или, быть может, существует какой-то механизм его строительства (если исходить из тезы, что «все сложное – есть сумма простого», а под простым следует понимать знание не только основных для режиссуры предметов, но и всех театральных инструментов, включая постановочное или даже строительное дело)?
- В основном канва спектакля проявляется от какого-то внешнего образа. Стараюсь окунуться в ту среду, которая должна присутствовать в постановке, подпитаться эмоциями и впечатлениями. К примеру, я даже делал замеры тех самых порфировых ваз… Или пытаюсь придумать стилистику и привязать к сюрреалистическому сюжету, а на стыке может родиться неожиданная трактовка произведения. Сложность в том, чтобы в своем мнении не угождать чьему-то вкусу, а выстроить гармонию между тем, что происходит на сцене и в душе зрителя. Простое на самом деле не просто. Особенно если вы пытаетесь сделать из обычного случайного зрителя фаната театра… что, собственно, и является конечной целью нашего сценического действа и задачи по воспитанию музыкального вкуса зрителя.
-Сегодня в обществе явно прослеживается патриотический подъем. Найдет ли он отражение в каких-то ваших новых постановках?
- Астраханский театр Оперы и Балета работает над новым оперным спектаклем под открытым небом с ярко выраженной патриотической интонацией. Речь об эпическом произведении, об истории Руси. Что всегда сложно, потому что чуть ниже уровень исполнительского мастерства у певцов — и опера рискует превратиться в пародию на саму себя. В таких спектаклях, если что-то пойдет не так, если не будет точного попадания в образ - может возникнуть опасность ложного пафоса. Например, в первой редакции «Иоланты» в заключительной сцене все действующие лица становились на колени, а в советское (атеистическое) время актеры тянули руки к солнцу, это было наигранно. Вот почему в постановке «Борис Годунов» мы тщательно отрабатывали жесты хора (толпы). В декорациях Кремля и на сцене они сильно разнились, в первом случае к Борису тянулся лес рук «Хлеба! Хлеба!», это было зрелищно и выразительно, во втором - сцена получилась сильной с помощью другого приема.
-Какими качествами характера должен обладать главный режиссер театра?
- Все артисты ждут субъективного отношения к себе, поскольку обычно необъективно оценивают свои возможности на сцене (это свойство каждого лицедея). Но если я вижу, что человек в театре оказался не случайно, то испытываю к нему глубокое уважение, и даю карт-бланш шанс в ожидании упорной работы над собой. У артиста обязательно должно быть желание расширить свои творческие возможности. На самом деле опера - коллективный жанр. От индивидуума зависит многое, но далеко не все. Театр, спектакль - это громадный, сложный, часто непредсказуемый организм. Там надо работать не столько на себя, сколько на общий результат. И увлечь этой работой коллектив. Однажды я прочел рецензию: «Прекрасный актерский ансамбль, но жаль, режиссерская работа совсем не видна», что заставило меня долго смеяться. Видимо писавший эти строки журналист не понимал самой сути театральных профессий, игры по командным правилам. Режиссер полностью выстраивает контакт персонажей, как первого, так и второго плана, чтобы зрителю было интересно не только слушать, но и наблюдать за развитием сюжета. Когда все артисты слаженно поют и двигаются, когда зрителю не скучно – это и есть режиссерская работа. К примеру, в опере «Евгений Онегин» сценических эффектов и действий очень мало, но в нашем случае это, действительно, «энциклопедия русской жизни», на сцене происходит масштабное действо, где и «месье француз», и няня, и другие персонажи второго плана дают нам представление о разных гранях общественного устройства. Труппа театра имеет большие вокальные возможности (XIII международный фестиваль вокального искусства им. Барсовой и Максаковой только подтвердил это), у нас достаточно мужских голосов разного диапазона, что на самом деле редкость для оперных театров. Уверен, с другим составом – удачи могло и не быть.
Сам я всегда иду по пути непростого выбора, у меня даже нет никакого хобби – не связанного с главным делом моей жизни, я просто живу в мире оперы – в интерактивной атмосфере очередной постановки, возможно отсюда и требовательность к людям?
-Режиссеру нужно быть борцом или философом? Я о рецензиях по случаю премьеры! Театральных критиков в России (тем более, в провинциальной среде) нет, как нет и института их подготовки. Например, отзывы по поводу мистерии «Юнона и Авось» (поставленной вами в Ростовском музыкальном театре) были, мягко скажем, нелицеприятными, в то время как сам спектакль номинирован на национальную театральную премию в рамках фестиваля «Золотая маска. Представляю всю гамму пережитых вами при этом чувств…
- Сказано же: «хулу и клевету приемли равнодушно»! А спектакль «Юнона и Авось» за пять лет показан раз 70 – не меньше, все они прошли с аншлагом, так что ростовчане до сих пор передают мне слова благодарности. Другое дело, что применительно к опере публика всегда ждет чуда…
- Но ведь такие рецензии могли бы перечеркнуть всю вашу жизнь в творчестве!
-Не могли. Однако с этим явлением надо что-то делать. В европейской традиции театральный критик – выходец из той же среды, в прошлом певец, актер, режиссер, прошедший те же испытания на сцене, оттого и более сдержан в оценках, у нас же каждый пришедший с улицы норовит выдать себя за критика, иногда, чтобы самоутвердиться и скрыть свои комплексы.
- Есть планы, к которым вы еще не готовы подступиться, но которые вызревают?
- Не скажу. Суеверен. Они есть, но я не вправе навязывать театру свои «хотелки». Скажу только, что постановка оперы «Отелло» была не только моей давней мечтой, но и желанием Художественного руководителя театра Валерия Воронина.
- Творческий тандем с Валерием Ворониным сложился во время работы над спектаклями в Ростовском государственном музыкальном театре?
- Мы оба петербуржцы, но тандем возник в Ростове. Между нами никогда не было конфликтов, однако разночтения случаются. Например, его смущал вынос действия в опере «Евгений Онегин» в зал, когда оркестровая яма оказывалась как бы в центре сцены. Впоследствии он согласился с тем, что такое решение с точки зрения звука оказалось удачным. Ему нравится обогащать театр техническими новинками. Приобретенный проектор обошелся в бюджет целой постановки, но как же он был счастлив возможности новых сценических решений! В свою очередь мы сэкономили на том, что все костюмы к «Евгению Онегину» были сшиты в собственных мастерских, да и декорации полностью заслуга наших цеховиков. Чтобы создать многомерность, наполнить сцену воздухом и светом, мы с художницей спектакля Еленой Вершининой приняли решение рисовать декорации на прозрачном пластике, разработав новую технологию живописи, что дало возможность среде светиться «изнутри», то есть, листочки на деревьях выглядят не как нарисованные, они словно просвечивают на солнце. Кстати, в мастерских Санкт-Петербурга отказались выполнить эту работу именно из-за новой, неизвестной им технологии. А наши мастера взялись и прекрасно с ней справились.
- Ваши родители никоим образом не были связаны с театром, а вы с малых лет параллельно с учебой в школе обучались хореографии, актерскому мастерству при «Ленфильме», музыке в школе искусств, что и предопределило поступление в Ленинградскую государственную консерваторию им. Н. Римского-Корсакова на кафедру режиссуры музыкального театра. Но как, коим образом возник этот интерес?
- Одно из самых сильных впечатлений детства – балет «Бахчисарайский фонтан» в Кировском театре. Я уже не мог жить без этого волшебного мира. Вставал чуть свет, чтобы отстоять к театральной кассе и достать билет на очередную встречу с ним. Срослось. Потом мне несказанно повезло на наставников – в консерватории я окончил класс Заслуженного артиста России Андрея Борисовича Башловкина, и профессора Яна Борисовича Фрида. Еще на студенческой скамье я организовал и руководил детским музыкальным театром при школе искусств «Кантилена». После службы в армии стажировался в Московском государственном музыкальном театре «Геликон-опера» и пять лет отработал в нем режиссером-постановщиком. Был приглашен главным режиссером в Волгоградскую Оперную Антрепризу, затем (в 2002-ом) – в Ростовский государственный музыкальный театр (параллельно преподавал на кафедре оперной подготовки Ростовской государственной консерватории (академии) им. С.Рахманинова, получил звание доцента). В Астраханский оперный меня пригласил Художественный руководитель театра - Валерий Воронин.
- Что для вас есть признак состоявшейся оперы (признак успеха)?
- Не награда фестиваля «Золотая маска»… Успех, когда ты понимаешь, что твой труд нашел отклик. Когда есть ответная реакция – твой зритель плачет, задумывается, сопереживает действу. Словом, тогда есть ощущение, что день прожит не зря. Жизнь так скоротечна, я все время живу в ощущении – УСПЕТЬ! Потому и к буклету-путеводителю к опере «Евгений Онегин» выбрал пост-скриптум: «Увы! на жизненных браздах мгновенной жатвой поколенья, по тайной воле провиденья, восходят, зреют и падут; другие им вослед идут...».
-Астрахань, среда самобытного города, вдохновляют?
- Думаю, и в любом другом городе я ставил бы точно такие же спектакли. Это то, что есть во мне. Однако здесь есть то, чего нет во многих других городах России. Власть уделяет искусству очень большое внимание, что и вселяет надежду на успех нашей театральной миссии по формированию человека будущего.
Наталья Сапожникова
(дополнение к материалу) Дмитрий Хворостовский, 1998 год:
- В этом мире все очень цинично. В России тоже теперь, возможно, навсегда... Я считаю, что мы живем в страшное время — на рубеже веков. В следующем веке будет, возможно, катастрофа. Музыка, искусство придут в большой упадок. Техника уничтожит особую спонтанность восприятия, которая была так важна для музыки последних двух веков.
Меня удручает, что все легко превращается в клише, формулу. Особенно я это замечаю в Америке. Человек учится мыслить формулами. Одна нанизывается на другую. Когда что-то выбивается из формул и рамок — это или не воспринимается, или человек впадает в истерику. Я замечаю это буквально везде: в общении людей, на телевидении.
Телевидение, особенно американское, как проказа, как болезнь, которая заполоняет все. Я сам, конечно, смотрю телевизор, участвую в передачах, даю много телевизионных интервью. Но постоянно чувствую, что вынужден отвечать на их попсовые вопросы, лавировать на грани популярности и серьезности, играть, чтобы меня лучше поняли. И эта игра приводит меня в бешенство, в бессильное бешенство. Каждый день я даю по несколько интервью. Иной раз после интервью я бываю, буквально, на грани самоубийства от тупости и непонимания, от абсолютной заштампованности мышления этих ребят из масс-медиа. О чем, о чем с ними можно говорить?! Они совершенно одинаково рассуждают об искусстве, плавках, носках, бюстгальтерах.
В Америке классические музыкальные каноны не настолько сильны. Там все размыто, сведено к одному общему котлу, который называется entertainment, то есть индустрия развлечений. В США находится база популярной музыки. Практически разницы между классическим искусством и популярной музыкой не существует.
Журнал "Человек+"
